Начало здесь: http://www.gonduras.net/index.php?a=4809  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4813  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4818  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4824  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4827  

http://www.gonduras.net/index.php?a=4836

http://www.gonduras.net/index.php?a=4843

Ангел 1

Речитатив повторения…Он кажется нескончаемым. И как только люди способны непрестанно двигаться по замкнутому кругу, кругу, из которого нет выхода…
Он отвернулся, досадливо, совсем по-человечески пожимая плечами. Крылья слегка всколыхнулись, отчего тонкая тюлевая занавеска запарусила. Конечно он совершенно свободен в своих действиях. И, быть может, именно поэтому все реже появляется рядом с ней. Он по-прежнему готов в нужный момент протянуть руку помощи, но она не услышит, не услышит – он почти уверен в этом. И все же на этот раз он не спешил исчезать. Сложив крылья, Ангел вплотную подошел к Саше, мягко коснулся рукой ее плеча и, чуть задержавшись, вложил в это прикосновение всю силу своей любви.

Звездочка ее души то и дело мерцала. Природа такого мерцания, увы, не терпела двоякой трактовки. Даже с позиций той оптики, что столь естественна для него, но, увы, мало приемлема в мире людей. Переставая отражать свет, звездочка несомненно погаснет. А это означает, что ему придется признать, что и в этом случае он потерпел фиаско. В этом вовсе нет его вины. Люди бы непременно сказали, что от ошибок Ангел застрахован. Но тогда откуда это томящее беспокойство, возникающее всякий раз, когда он заглядывает в себя? Несомненно в его арсенале, как и в арсенале любого Ангела есть кое-что внушительное, но он предпочитает не пользоваться им, по опыту зная, что яркие эффекты, вызывая короткий сильный подъем, не дают слабой душе возможности удержаться на высоте. А это неминуемо влечет за собой падение, грозящее стать если не смертельным, то затяжным.
…
Уже давно сказано все, что только возможно для того, чтобы человек смог родиться в жизнь вечную. Но ум, развращенный блудом, глух. А ведь именно на него, ум, были возложены столь большие надежды. Не он ли – та среда в которой свет может проявить себя? Тот единый Свет, Свет неизреченный, в сиянии которого благоговейно замирают ангелы?… Однако не должно разбивать яйцо, еще только снесенное птицей. Да и после не должно: лишь тот птенец, который сам разбил скорлупу, будет жизнеспособным…Подобно искре большого огня, его воля и воля Создателя нераздельны. И он является проводником, орудием, вестником Его, всегда ощущающим призыв к действию глубоко изнутри.
…
Лишь тот, кому открыты сердца людей, может отрицать могущество памяти. Память человеческая – стержень, на который нанизывается опыт и который, подобно цветущему жезлу Моисеевову, дает собственные побеги. Ее могущество обрастает мифами, создаваемыми людьми, подобно долго стоящему на приколе кораблю обрастающими ракушками забвения. Но могущество памяти эфемерно: просто людям не приходит в голову направить против нее собственную волю. Развращен ум человеческий; паразитами чужого. И пожирают они его чувства, мысли, волю.
Ангел, умеющий читать в сердцах людей, стал все чаще замечать, что все чаще предается размышлениям.

13 Сильвестр

Этой весной строительство загородного дома, о котором они мечтали с Натальей уже столько лет, наконец должно было быть окончено. Оставалось принять работу и произвести окончательный расчет с архитектором. Однако обстоятельства складывались таким образом, что за два дня до отъезда на Наталью навалилась срочная работа, отказаться от которой она не могла, и потому Сильвестру пришлось, ехать в Калугу одному.
Возвращаясь домой с билетом, в голове, у него речитативом звучала одна и та же фраза : «Дыра моя, спаси меня!» По сути своей фраза была абсолютно глупой, тем не менее появление ее в его голове проследить было довольно просто. Деревня, в которой они строились, носила название Дыры, а фраза, по свидетельству источников, являлась молельной формулой одной из сект, называющей себя дыромолами. Ее приверженцы отличались тем, что выдалбливали в стене особой избы дыры и, вкладывая туда пальцы, произносили молельную фразу: «Дыра моя, спаси меня!»
Увлеченный только что пришедшей ему в голову аналогией, Сильвестр вошел в квартиру, намереваясь начать собирать вещи, пройдя на кухню, обнаружил приколотую к дери записку:
«Звонили из Петербурга. Женщина. Просила перезвонить.» Внизу был записан номер телефона, который он уже давно затвердил наизусть.
Сильвестр, не раздумывая, набрал номер.
- Ника, куда же вы пропали? Я столько дней не мог дозвониться. – Охваченный волнением, он и не пытался его скрыть.
- Да неужели , - в ее голове послышались жесткие нотки. – А что по этому поводу говорит гадательная псалтырь?
Сильвестр смешался, не найдясь что ответить, ощущая себя так, будто на него вылили ведро холодной воды.
- Сильвестр, вообще-то я звоню по делу, - не давая ему опомниться, продолжала Ника, - Вы помните я говорила о проекте создания нового брэнда. Так вот мне нужна ваша консультация. Если вы не против, я могла бы приехать к вам. То есть в Москву.
Непреднамеренная оговорка вызвала у него целую бурю чувств.
- Конечно я не против, но все дело в том, что сейчас я уезжаю в Калугу; откуда вернусь только к началу следующей недели.
- Вы и там будете заниматься гаданиями?
- Да нет, - усмехнулся Сильвестр, - речь идет исключительно о строительстве загородного дома.
- В таком случае мы могли бы встретиться там.
Он не находил слов, чтобы ответить. Радость, восторг, смешанные с опасением, что в последний момент все может сорваться, заполонили его. В голове одновременно проносилось никак не менее десятка вариантов возможного хода развития событий.
- Сильвестр, вы меня слышите?
- Да, конечно, Ника, если вы приедете, это было бы здорово. Но вы думаете, это реально?
- Когда вы будете в Калуге
- Завтра днем.
- Вот и ладушки. Я перезвоню.
Перезвонит, но куда? Он еще долго прислушивался к гудкам в трубке. За каких-нибудь пять минут разговора весь мир встал с ног на голову и теперь, казалось, останется в таком состоянии навсегда. Он открыл холодильник, бессмысленным взглядом глядя на его содержимое до тех пор, пока он не запищал предупреждающим сигналом и, налив из чайника холодной кипяченой воды, принялся пить ее маленькими глотками.
« Она не приедет!» – от одной этой мысли его кидало в жар, но вместе с тем каким-то непостижимым образом именно она приносила в душу неописуемый покой.
Ника перезвонила за пару минут до того, как они с сыном, взявшимся провожать его, должны были выйти из дому.
- Я буду в Калуге поездом, прибывающем в одиннадцать. Встречай!
Она впервые назвала его на «ты», явственно давая этим понять, что назначает ему свидание.
- Да, хорошо!
- Из Петербурга? – как бы невзначай спросила недавно Наталья.
Он молча кивнул, и, поспешно попрощавшись с женой, вышел из дома.

…

Как знать, быть может секрет бессмертия мифов заключен не только в их художественной ценности? Тогда в чем?
Путь поиска доказательств тех или иных событий мифа уж точно никак не приближает нас к ответу на этот вопрос. Чем дальше человечество продвигается по пути познания, тем более утверждается в несостоятельности системы доказательств в целом. А философы, удрученно качая головами, находят тому массу объяснений. Увы, чем сложнее система, тем больше вероятность того, что она рухнет как только их могучего основания будет вытащен крошечный кирпичик. Между тем основания большинства мифов так до сих пор и остаются незыблемыми. И богиня судьбы Ананке продолжает плести свою пряжу, выстилающую дорогу человеческой жизни. Причудливый узор полотна, впрочем, редко привлекает внимание тех, кто увлечен лишь движением нити…

Сильвестр вслушивался в приходившие ему в голову мысли, под стук колес поезда вызывающие особого рода удовлетворение. В молодости он любил путешествовать, любил дорогу, уносящую человека прочь от обыденности. С переездом в Москву, Сильвестр, однако, обрел особого рода оседлость и теперь вновь наслаждался забытым чувством стремительного движения. Сославшись на головную боль, он избавил себя от обычных и почти обязательных в такой ситуации разговоров с попутчиками, и теперь, отвернувшись к стенке купе, лежал на верхней полке, лениво вслушиваясь в гул голосов соседей, разгоряченных парой-тройкой пропущенных стаканчиков. Разговор крутился по кругу: безобразие, творящееся в стране, описание своих подвигов на ниве любовных похождений и разухабистые мечты на тему: « вот как только, так я покажу им всем».
Он был неплохим психологом и мысленно прогнозировал дальнейшее развитие разговора. Удивительно, но сбиваясь в коллективы, компании, люди начинают сильно походить друг на друга, обретая единый образ мыслей, алгоритмов цели и ее достижения. Особого рода «корпоративный дух» подобно всемогущему джину проникает в самую душу, стремительно выстраивая ее обитателей в шеренгу и заставляя выполнять приказы. В большинстве случаев ему удается лишь запутать бессловесных обитателей, заставив их спрятаться подальше от властного начальника. И тогда душа замолкает. Обреченная молчать, обиженная душа дает о себе знать лишь неясным беспокойством, порой быстро проходящим, но иногда оборачивающимся более или менее тяжелой депрессией.
Так уж повелось, что во все времена и у всех народов были люди, помогающие душе заговорить вновь. Самым простым и действенным способом достижения этой цели являлись магические ритуалы, уже одним фактом своего исполнения выводящие человека из под власти чужих духов. Насколько далеко сможет уйти он их каменной тюрьмы, зависело от силы ведуна или чародея, а надолго ли будет обретена свобода – от личной силы и решимости узника.
Ореол таинственности, окружавший людей, способных помочь заговорить душе, отнюдь не являлся нарочитым атрибутом , призванным усилить эффект воздействия. Таинственность была следствием сложности выполнения самой задачи - постижения языка души. Разум, не желающий смириться с самим фактом существования такого языка, всеми доступными средствами стремился навязать собственную жесткую, но довольно примитивную логику. И таинственность хоть как-то ограждала душу от вторжения много возомнившего с себе тирана. Как бы там ни было, в человеческой истории то и дело раздаются голоса души. Они то звучат в чарующих звуках сонат и симфоний, то просвечивают тайнописью живописных шедевров великих мастеров, то воплощаются в пророческих словах откровения. Впрочем и тут разум всеми силами пытается приписать себе творения души, объясняя их человеческой мудростью создателя. Но у души своя мудрость…Очень редко приоткрывает она свою дверцу...
Древние верили в то, что лишь наречение именем вызывает к жизни будь то вещи или явления. Безымянность тождественна небытию. В эпоху великих географических открытий первооткрыватели первым делом присваивали новым морям и землям имена, нередко собственные, что в сознании многих было равносильно их явлению из небытия. Этимология слова гео-графия – землеописание – скорее всего изначально имела значение земленазывания. У души тоже есть своя география. Но она – гораздо более туманная область знания, нежели любая другая «графия», известная человечеству. На ее картах по большей части обозначены исчезающие в туманах острова, а материки постоянно меняют свои очертания. В действительность искажения возникают лишь на карте: разум делает все возможное, чтобы исказить оптику. Хотя, как знать, быть может именно это и помогает ему уберечь самого себя от ошибок…
Увлеченный собственными мыслями, Сильвестр и сам не заметил, как заснул. Сквозь стук колес он еще долго слышал голоса попутчиков, оживленно обсуждающих сюжет идущего по телевидению очередного сериала, скользящие где-то по поверхности его сознания.
Он проснулся среди ночи, ощущая слабость и разбитость во всем теле. Часы показывали четыре утра. Сильвестр аккуратно, стараясь никого не разбудить, спустился со своей полки и вышел из купе. Поезд стремительно несся вперед, рассекая черную пустоту ночи. Он приоткрыл окно, впустив в коридор вихрь свежего, наполненного ароматами пробуждающейся земли ночного воздуха. Тугая струя ударила ему прямо в нос, не давая дышать. Поежившись, Сильвестр прикрыл окно, ощущая, как холодный озноб пронизывает все его тело.
«Должно быть простудился, - пронеслось в голове. – Неприятно.» То и дело в окне мелькали одинокие огоньки, подобно глазам неведомого чудовища появляющиеся в темноте ночи. Он представил их поезд со стороны: желтая гусеница, медленно ползущая в черноте земли. Восприятие скорости движения возможно лишь в том случае, если существует наблюдатель. Если его нет, то движение и неподвижность сливаются воедино. Значит стремительно бегущий Кайрос, оборачивающийся лысым затылком к тем, кто не успел схватить его за чуб, может казаться неподвижным, если сам ты движешься в том же направлении и с той же скоростью, что и он сам? Согласно мифу, Кайрос всегда возникает навстречу человеку, но почему бы ни продлить миг шанса и что случается с теми, кому все-таки удалось схватить Кайроса за чуб?
Сильвестру представилось, как в темноте ночи по другим рельсам несется еще один поезд, так же как и этот похожий на светящуюся изнутри гусеницу. И в этом поезде спокойно спит та, одна мысль о которой заставляет его сердце рваться из груди.

14 Мелания Блок 2

Уже более 7 лет жила в Москве Мелания. Ее захватило столичное брожение; нараставшая в русском обществе смута явилась тем благодарным тестом, где молодые дрожжи ее натуры нашли свое применение. Впервые увидев черницу, будучи в заточении в тюремной келии монастыря Николы на Угреше, Аввакум провидел в Мелании сильную натуру, наделенную недюжинным природным умом и исключительно сильной железной волей. Протопоп не ошибся: именно она и стала тем мощным рычагом, апологетом старой веры, посредством которого души фанатиков прочно утверждались в непоколебимости исповедуемой истины.
Невидимой тенью последовала она за сосланным в Боровск Аввакумом, совершала невозможное, проникая в темную земляную яму, где томился непокорный узник и, зажав в ладошках протопопово благословение, несла его в Москву, дабы укреплять его силой верных воинов Христовых. Обладая отменной памятью, Мелании не доставляло труда наизусть заучивать письма Аввакума.
«Столпи поколебашася наветом сатаны, патриарси изнемогаша, святителие падоше и все священство еле живо, Бог весть, али и умроша. Увы, погибе благоговейный от земли и несть исправляющего в человецех, - раздавался твердый голос матушки.» В боярских домах, на площадях, особенно же в темницах читала « богудоновенные писания» Аввакума истовая странница, отверзая сердца людей , готовых отныне следовать за ней безоглядно. С годами Мелания становилась все тверже в исповедании старой веры, не терпя ни малейшего послабления, пресекала любые уступки в «ереси никонианской».
Не привыкшие ни перед чем отступать стрельцы, участвовавшие в буйных сражениях, усмирении казацких бунтов, скромно опускали глаза, складывая два перста на вопрошание грозной старицы: « Покажи како крестишься?», не решаясь и впредь креститься по-новому, по-никониански, щепотью.
Но была одна слабость и у грозной истовой монахини, кошмар, мучивший ее с тех самых пор, когда по благословению Аввакума поселилась она в доме боярыни Морозовой, в специально отведенной для нее келейке совсем рядом со спальней Федосьи Прокопьевны. Тогда они вдвоем с боярыней ночи напролет клали земные поклоны у святых икон.
- Матынка, - обратилась к ней как-то под утро Морозова, - а ведь сегодня в соборе пещное действо…
Мелания непонимающе уставилась на Морозову. Исхудавшее утомленное бессонной ночью лицо боярыни было особенно прекрасно, светясь каким-то не земным светом. Несмотря на то, что Мелания была всего лет на пять старше ее, Морозова благоговела перед старицей, почитая ее духовной матерью. Теперь она воспринимала молчание старицы как осуждение за отступничество. Церковных служб, по словам Мелании «изгаженных никонианскими новинами» они не посещали и, подобно христианам первых веков, лишь изредка собирались в храме отца Досифея, тайком служившего по старому.
- А что есть пещное действо, Федосьюшко?
Морозова в растерянности вскинула брови, полагая, что старица решила испытать ее.
- А ты и не знаешь никак? Так то представление соборное об отроках, кои из пещи вавилонской невридымыми вышли.
Мелания, подобно подавляющему большинству русских женщин 17-го столетия, имела самые отрывочные представления о Святом Писании, почерпнутые в основном из проповедей монастырского священника. Ни о каком-таком пещном действе ей слышать вовсе не приходилось.
- Так рцы, дочь моя, что сие за представление.
Морозова замялась, не находя слова, чтобы описать действо. Лицо молодой боярыни вдруг сильно раскраснелось от волнения. Заломив руки, она нерешительно произнесла:
- А пойдем-ка мы, матонька, смотреть сие действо! Каков наш грех в том?
Мелания, ощутив внезапно жгучее любопытство, согласилась.

Как раз в тот момент, когда укутанная в богатую лисью шубу Морозова в сопровождении многочисленной челяди выходила из роскошных сеней, к Успенскому собору подоспели сани великого государя Алексея Михайловича с супругой Марией Алексеевной. Морозова поспешила было поскорей скрыться от царских глаз, но государь оказался проворнее.
- Давно тебя во дворце не видывал, свет Федосья Прокопьевна, забыла ты вовсе и царевну Софьюшку. Не дело сие…
Тяжелая обрюзгшая фигура государя вызвала у Морозовой невесть откуда взявшуюся жалость. Впрочем, отвечать царю она не стала, поспешно скрывшись в дверях собора.
Зачарованная происходящим действом, Мелания, казалось, не дышала. Лицо ее раскраснелось, а черный клобук, всегда надвинутый на самые брови, поднялся вверх, открыв белоснежный лоб совсем еще молодой женщины. Ее, повидавшую за последнее время и ужасные казни на соборной площади, и земляные тюрьмы, куда на многие годы заточали непокорных, и сырые подвалы тюремных камер, всегда бесстрастно взирающую на происходящее, чрезвычайно поразило пещное действо, по сути спектакль, разыгрываемый в храме. Ее сердце содрогалось при виде «халдеев», приговоривших «отроков» к сожжению в печи. С трудом сдерживаясь , чтоб не закричать, Мелания судорожно сжимала маленькую, совсем как у ребенка, пухленькую ручку Морозовой. По мере развития действа лицо ее все более каменело, выдавая крайнюю степень напряжения.
- Пещь сия , уготовася вам на мучение, - раздался мощный зык одного из «халдеев».
Первый отрок, смело выступив вперед, ответствовал:
- Не ужасаемся мы пещи сей: есть бо бог наш на небеси!
- И от мучений властен избавить Господь нас! – подхватил второй отрок, изображавший Азарию.
- И будет печь сия вам на обличение! – довершил Мисаил.
«И потщимся на помощь…», - донеслось стройное пение отроков. Наконец, окончив его, участники стали подходить к святителю за благословением.
В соборе стало тихо. Казалось, муха пролетит, и то слышно будет. Действие приближалось к кульминации. Наконец «халдеи» ввергли «отроков» в «пещь». Послышалось пение дьяконов.
- Благословен еси Господь Боже отец наших! Хвально и прославлено имя твое во веки!
- И прави путие твои, и судьбы истины сотвори еси! – песнь отроков была подхвачена хором.

Наконец с необыкновенном шумом в «пещь» была спущена фигура ангела с распростертыми крыльями. Двое «отроков» ухватились за крылы, Азарий двумя руками захватил обнаженную пяту ангела. Ангел с отроками взвился ввысь, чтобы вновь с производимым дьяконами шумом вновь низвергнуться в страшную «пещь» . Наконец невридимые отроки показались в центре собора. «Халдеи», до сей поры «раздувавшие» «пещь» посредством того, что дули в горны, были теперь посрамлены и низвержены.
Действо окончилось, а Мелания по-прежнему глядела туда, где только что разворачивалось страшное представление..
«И от мучений властен избавить Господь нас, - гудели у нее в голове слова отроков, - А как бы не послал Господь ангела, и сгорели они заживо, горемычные?»
Морозова бережно взяла черницу ее за руку.
- Поистине чудны дела Господа, - прошептала Мелания с изменившимся лицом.
Федосья Прокопьевна улыбнулась:
- Пойдем, милая, пойдем!
Чувствуя на себе любопытные взгляды, Морозова спешила покинуть собор.

По возвращении домой Мелания, вопреки обыкновению, затворилась одна в своей келейке, оставив Федосью Прокопьевну одну класть бесчетные ночные поклоны. Наутро вышла она поздно. Лицо Мелании за эту ночь, казалось, исхудало еще больше.
- Не занедужила ль ты часом матынька? - Морозова с тревогой смотрела на нее.
Мелания, будто возвращаясь откуда-то издалека, лишь молча покачала головой.
Ангел, ангелоь, вестник…Он приносил вести, неизменно сознавая, что вряд ли будут услышаны. И все же…
Мелании, чтобы вспомнить о его существовании, понадобился деревянный крашеный ангел, нисходящий в «пещь» и взмывающий оттуда невредимым вместе с «отроками». Она все чаща задавалась вопросом: а то как и не послал бы Господь ангела? Да и разве должно ему печься о неповредимости телесной…
И откуда берется только у людей разумение, кто кому что должен! 
 

Продолжение следует.